Один раз в миллениум - Страница 38

— Уже и милиция обо всем знает, — устало заметил Халупович. — А почему ты говоришь об этом мне, а не Шальневу? Пусть он и разбирается…

— Я думала…

— Это не мое дело, — жестко заметил Халупович. — Только милиции нам и не хватало.

— Нет, — привстала со своего места Фариза, — не беспокойтесь! Это мой брат. Он сотрудник милиции. Приехал в командировку в Москву и хочет со мной увидеться. Сейчас я к нему спущусь.

— Может, лучше, чтобы он поднялся к нам? — предложил Эдуард Леонидович.

— Не нужно, — возразила Фариза, явно нервничая, — я сама к нему спущусь.

Она поспешно вышла из кабинета. Халупович, немного подумав, пошел за ней следом.

— У нее брат — работник милиции, — поняла Элга, — а вы работаете в прокуратуре? — спросила она Оксану.

— Работаю, — кивнула Оксана.

— Вы очень сильный человек, — сказала Элга, — но мне кажется, что не нужно так нападать на Эдика. Ему и без этого трудно.

Она говорила медленно, подбирая слова, делая ударение на согласных.

— Я не нападаю. Он сам виноват. Ему не нужно было вести себя так глупо. Решил, видите ли, вспомнить о своих женщинах, — зло сказала Оксана. — Он всегда так, думает только о себе. Ему наплевать, что будет с другими.

— Он всегда был таким? — спросил Дронго.

— Всегда, — кивнула Оксана, — и в молодости, и сейчас. Он эгоист по натуре.

— Извините меня, — сказала тактичная Элга, — можно я выйду? Попрошу воды.

И она вышла из кабинета.

— Наверное, пошла в туалет, — усмехнулась Оксана, — эти прибалты считают себя европейцами.

— Вы сказали, что он всегда был эгоистом, — повторил Дронго. — Возможно, вы и правы. Но он эгоист, как все мужчины. Он может встретиться с женщиной, увлечься ею, а потом забыть о ней, — продолжая говорить, он внимательно наблюдал за реакцией собеседницы. — И ваша неприязнь к нему может быть обоснованной, если есть другие факты, о которых он не знает.

Она слегка вздрогнула и побледнела. Впервые за весь день она чуть-чуть изменилась в лице.

«Я не ошибся», — подумал Дронго.

Вы что-то хотите сказать? — спросила его Оксана.

— Знаете, в чем состоит мой «метод»? — вдруг ответил вопросом на вопрос Дронго. — Я обычно его никому не раскрываю. Но вы — сотрудник прокуратуры, и вам будет интересно о нем знать. Дело в том, что все — и свидетели, и обвиняемые — всегда подсознательно готовятся к вопросам следователя и непроизвольно проводят грань между теми признаниями которые они могут сделать, и той тайной, которую они хотят скрыть.

— Не понимаю, о чем вы говорите?

— Сейчас объясню. Большинство следователей и экспертов начинают допрашивать свидетеля, пытаясь выяснить дополнительные факты. И в жизни происходит нечто подобное. Человек хочет получить дополнительную информацию и задает вам вопрос. Вы не хотите на него отвечать. И, естественно, замыкаетесь, пытаясь скрыть от другого правду. Но если вы не хотите сказать мне правду, то мне трудно будет ее от вас услышать. Однако есть и другой способ получения информации. Иногда более действенный. Он состоит в том, что вы ни о чем не расспрашиваете собеседника.

Более того, вы начинаете играть в откровенность и продолжаете говорить, готовый поведать собеседнику все свои секреты. И он невольно расслабляется. Ведь говорите вы, а не он. Но именно в этот психологически важный момент вы произносите нужные вам фразы и наблюдаете за реакцией собеседника. В этот момент он открыт. Он не готов к такому приему. Ведь он все время молчал и лишь реагировал на ваши слова. Но его реакция может оказаться гораздо красноречивее его слов. Вы меня поняли?

— Не совсем.

— Сегодня вы довольно нервно реагировали на Халуповича, на его приключения, которые вас, очевидно, раздражают. И тогда я спросил себя: почему вы так нервничаете? Почему, спустя столько лет после вашей встречи, вы продолжаете так близко принимать все к сердцу? Поверить, что вы до сих пор его любите, я не могу. Тогда получается что вы его ненавидите. Но почему, за что? Когда я заговорил о его эгоизме, вы довольно живо прореагировали. К тому же я вспомнил, что вы мне говорили о сыне. Если бы у вас был мальчик, сказали вы мне. Сказали с большим сожалением. И еще одна фраза. В разговоре со мной вы полушутя отметили, что климакс уже на носу, хотя рожать вам все равно не светит. Я могу узнать — почему?

Она молчала. Что-то изменилось в ее взгляде. Но она продолжала упрямо молчать. Потом спросила:

— У вас есть сигарета?

— Нет. Я не курю. Но могу принести, попросить у кого-нибудь.

— Тогда не нужно. Врачи считают, что мне не следовало бы курить, — она откинулась на спинку стула и закрыла глаза. — Это была такая встреча, — почти шепотом продолжала она, — вы не можете себе представить, что с нами происходило тогда. Сo мной никогда не бывало ничего подобного, — она открыла глаза. — Говорят, у людей есть свои биоритмы. Физические, эмоциональные, интеллектуальные. Так вот, тогда наши биоритмы, очевидно, совпали. И получился взаимный всплеск чувств. Я потом долго не понимала, что со мной случилось…

Она посмотрела на свою пустую чашку. И вдруг попросила Дронго:

— Налейте мне коньяка.

Он плеснул янтарной жидкости в ее пузатый бокал. Затем сел напротив нее. Она сделала глоток, другой и благодарно кивнула.

— В общем, мы не предохранялись, — решительно, словно бросаясь в воду с обрыва, сказала она, — и когда он уехал, я обнаружила, что жду ребенка. Рожать я не могла, объяснить, от кого этот ребенок, было невозможно. Да и перспектива стать матерью не входила в мои планы. В общем, я сделала аборт. Очевидно, я несколько запоздала, нужно было решиться на него немного раньше. А может, повлияла сама обстановка, которая была у нас в Киеве. Тогда, после Чернобыля, радиация дошла до Скандинавии. Не знаю. Точно мне никто ничего не говорил. Но врачи сказала, что детей у меня не будет. Никогда. Вот тогда я и решила поменять свою жизнь. Перешла на работу в прокуратуру и стала совсем другой. Совсем…